Страх исчезнуть без следа терзает людей много тысяч лет. Каждый из
нас хоть раз задумывался о том, какая эпитафия будет написана на
могильной плите, и о том, что хорошего вспомнят друзья на поминках.
Задумывался — и пугался собственных мыслей.
О том, как стал могильщиком
Я работаю здесь 23 года. Пришёл, потому что жизнь заставила. По своей
воле люди на такую работу не стремятся. Раньше я был штурманом на
речном флоте, но в 1990-е пришлось сменить профессию: надо было
выживать.
Первое чувство, которое я испытал после трудоустройства, —
удовлетворение. Я понял, что мне наконец не будет стыдно вернуться
домой. Я смогу прокормить семью. О самой работе — справлюсь или нет —
даже не задумывался. Тяжело стало уже в первые дни.
Труд у нас, скажем
так, специфический. Мы каждый день видим много мёртвых и плачущих людей.
От этого появляются растерянность и стресс. Абстрактные представления
не слишком совпадают с мрачной реальностью. Прочувствовать и понять, как
с этим всем справляться, заранее нельзя.
Естественная реакция русского человека на стресс — это алкоголь. Только с
его помощью я поначалу выдерживал. И не только я. Каждый день видеть
слёзы — это, мягко говоря, непросто.
Девять из десяти человек, которые к
нам устраиваются, не выдерживают и быстро увольняются. Если вовремя не
побороть стремление залить негатив водкой, надо увольняться, а то просто
сопьёшься. Конченые пьяницы раньше у нас тоже работали.
Добавили негатива и друзья-знакомые. Когда в каких-то компаниях я
говорил, где работаю, от меня шарахались. Народ, особенно молодёжь, не
воспринимают такое явление, как смерть. Они думают: «Я молодой, у меня
всё хорошо, а смерть — это что-то далёкое». Все предпочитают бегать за
цветами в поле, а не на могилки.
Чтобы выбраться из психологической ямы, мне потребовалось где-то
полгода. Я научился абстрагироваться от происходящего. Просто установил в
голове переключатель: начинаются похороны — я его щёлк — и всё, не
обращаю внимания ни на что, кроме собственных обязанностей. Моя задача —
чтобы захоронение прошло без происшествий.
Когда научился это делать, стало не то чтобы легко — с человеческой
смертью смириться невозможно, — но стало проще. По крайней мере желание
забыться больше душу не иссушает.
Об обязанностях
В мои обязанности входит подготовить могилу в срок и произвести
захоронение. На все работы начальство выписывает наряд, как на заводе.
Рабочий день у нас начинается и заканчивается чуть раньше, чем у обычных
людей, потому что похороны проходят где-то с 11:30 до 15:30. Зимой
сложно работать дольше, потому что темнеет рано.
За годы, что я работаю, требования к землекопам (так называют себя
могильщики. — Прим. ред.) стали жёстче. Достаточно несколько раз крепко
употребить на работе — отдел кадров тебя найдёт. Такое явление, как
повальное пьянство землекопов, у нас умерло. Мы стали выглядеть
презентабельнее, у нас появилась нормальная спецодежда на лето и зиму.
Стали чётче вести документацию.
С начальством, конечно, ссоримся, бывает. Претензии возникают из-за
того, что перегружают работой, советуют, как что-то делать, хотя я не
хуже их это знаю. С другой стороны, представляю себя на их месте и
понимаю, что, наверно, вёл бы себя так же. Так что всё как на нормальных
работах. Никаких левых заказов нам не поручают, да я бы и сам не стал
выполнять заказ без наряда.
В то же время в чём-то работать стало проще. Как говорится, молодой
сотрудник делает вид, что работает, а опытный знает, как не работать.
Раньше я мог полчаса ломом колоть промёрзшую землю. Сейчас я сначала
минут десять постучу по льду, прослушаю, пойму, где он наиболее тонкий, и
потом быстро всё отколю.
Памятниками я не занимаюсь, но знаю, что какие-то суперкрутые ставят в
основном авторитеты. Для них это почему-то важнее, чем для всех
остальных.
О лексических особенностях
Мы называем могилу ямой, трупы — покойниками, лом — карандашом. При
расставании говорим «прощайте» и никак иначе. Самих себя называем
землекопами.
Была однажды история. Ждём гроб, нам сказали, что он стандартный, мы под
него могилу и выкопали. А он оказался американцем — двухкрышечным. Я
смотрю на него и говорю: «Надо разбивать».
Ну, провожающие тут же стали
причитать и ругаться, потому что подумали, что я говорю про гроб. А на
самом деле я имел в виду, что надо разбивать, то есть расширять могилу.
Ничего, за десять минут управились и нормально похоронили.
О происшествиях
Здесь что ни захоронение, то история. Кладбище у нас огромное. Чтобы
люди не терялись, мы обычно договариваемся встретиться с провожающими у
центральных ворот.
Но некоторые уверены, что они тут всё знают, нас не
ждут и уезжают к могиле сами. Что делать? Садишься в машину и едешь по
кладбищу их искать. Как правило, они теряются.
Дерево на повороте
спилили, белый памятник, по которому они ориентировались, засыпало
снегом. Они вместе с гробом катаются, а у нас тут больше десяти
километров дорог. Вот и устраиваешь погоню за катафалком.
Из всех провожающих неприятнее всего так называемые мальчики-мажоры. Они
слишком высокомерные. Приезжают на всяких «кайеннах», «инфинити» и
пытаются на них прорваться непосредственно к месту захоронения.
Им
объясняешь, что не надо, что человека принято в последний путь проводить
пешком, хотя бы какие-то 50–100 метров. В процессию хорошо бы
выстроиться. Но они же так не могут:
«Это что я, пешком пойду? У меня же
такая машина!» Въезжают на них в маленькие переулочки, а там
какая-нибудь уборочная техника. Не развернуться, назад не сдать. Стоят,
ждут, всех задерживают.
Или уже после того, как цветочки-веночки поставили, подойдут и скажут с
презрением: «Вон там водка осталась — идите помяните». От меня, что,
перегаром пахнет?
Я как пьяница выгляжу? Почему они разговаривают со
мной как с последним алкашом? Хотя в принципе нам поминать не запрещено.
Но у меня в день три-четыре захоронения. Если я на каждом буду
поминать, что со мной к концу рабочего дня будет?
Вообще поведение молодёжи от поведения людей более зрелых отличается. И
отношением друг к другу, и отношением к смерти. Они не то что менее
заботливые. Им просто кажется, что смерть далеко и их не касается. Ну,
это свойство молодости. Мы сами такими же были.
Люди постарше досаждают, только если ведут себя неадекватно. Многие
пытаются прыгнуть в могилу вслед за гробом. Приходится вылавливать,
удерживать.
Всегда делаешь работу, но при этом следишь за людьми, чтобы
всё было под контролем. Особенно когда матери детей хоронят, так и
норовят в яму прыгнуть. Ловишь их, на руках относишь в сторону.
Из всех историй мне почему-то в душу больше всего запала одна. Мать
хоронила сына. Ей было уже где-то за 70, и выглядела она как типичная
русская бабушка.
Всю церемонию она не причитала, не стенала, ну,
плакала, наверно, точно не помню. А вот когда мы опустили гроб в могилу,
она земельку бросила, по щеке из одного глаза крупная слеза скатилась, и
она сказала:
«Сыночек, что же я теперь буду делать?» Спокойно так, без
истерики, но настолько проникновенно, что аж с 1993 года это вспоминаю
со слезами на глазах.
Претензии нам высказывают постоянно. «Что же вы так несёте?», «Что же вы
так опускаете?», «Зачем такие глыбы в могилу бросаете?» Мы относимся к
этому с пониманием, потому что люди находятся в жесточайшей стрессовой
ситуации.
Любое моё неосторожное движение или высказывание может быть
воспринято неоднозначно. Всегда нужно контролировать свои действия,
слова и даже выражение лица. Поэтому, как правило, после захоронения те
же люди подходят и говорят спасибо.
Историй про призраков у нас нет. Может, конечно, кто напьётся и увидит
привидение, но я даже в первые полгода работы, когда выпивал, никого не
видел. Ну и вообще, вы же видели землекопов?
Мы все крепкие, здоровые,
сильные. Как вы думаете, если один из нас подойдёт к другому и скажет:
«Прикинь, я привидение видел?» Да человека засмеют просто.
О стереотипах
Я вам интервью даю, потому что меня просто бесит, как землекопов
показывают в кино или сериалах. По их мнению, мы всегда пьяные, грязные,
оборванные. Если землекоп не такой, то никто не поверит.
У нас на
кладбище тоже один раз сериал снимали. Режиссёр даёт команду: «Зовите
могильщика!» Смотрю, идёт, ну точно: шатается, весь рваный, волосы
грязные. Еле удержался, чтобы не надавать там всем в дыню.
Мы клиентов на покупку дополнительных мест не разводим. Начнём с того,
что купить сейчас место на кладбище в Москве почти невозможно. Негде
хоронить. У нас на кладбище, например, только родственные
подзахоронения.
В одну яму несколько покойников тоже не складываем. Это
просто бред. То есть мы должны одного положить, потом закопать, а потом
снова раскопать? Мы совсем идиоты, что ли?
Тем более если человек только
умер, первое время родственники часто ходят к нему на могилу. Вот они
придут — и увидят, что там табличка с другим именем. Да они всё кладбище
поднимут, чтобы разобраться как-так.
Бабки-плакальщицы — это не к нам. Их может организовать агентская
служба, я про такое слышал, но ни разу не видел. По крайней мере одних и
тех же «актёров» на похоронах не замечал.
Более того, мы стараемся не
допускать, чтобы на захоронениях было много крика и шума. Это нервирует
самих людей. Они теряют над собой контроль и прыгают потом в могилы.
Поэтому всячески пытаемся их успокаивать.
Никаких нелегальных способов заработка или развода провожающих в
последний путь у нас нет. В моём возрасте это уж совсем некрасиво бы
было. Да и зачем мне зарабатывать нелегально? У меня и легально неплохо
получается.
О психологии
Работа
меня изменила в лучшую сторону. Стал больше задумываться о том, что я
есть на самом деле. И ещё я сильно поменялся, когда осознал, что моя
работа нужна окружающим. Землекопы сочетают серьёзные физические
нагрузки с крайне высокой степенью стрессоустойчивости. Психология здесь
решает почти всё.